Svētdiena, 22 februāris 2015 01:29

Лишняя молекула

Латвия могла бы зарабатывать миллиарды на экспорте новых лекарств, но существующая система не только не благоприятствует этому, но и активно мешает. Иварс Калвиньш — глава Института органического синтеза. Сейчас в стенах института на деньги из еврофондов ведется ремонт, будет достроен новый корпус. Калвиньш с гордостью показывает новое, дорогостоящее оборудование, купленное на деньги института, без кредитов и без финансирования от государства.

Законодательно он не может преподавать в университетах. Но он смог обойти запреты и бесплатно преподает в РТУ. Он старается пригласить студентов на работу уже после первого курса, чтобы к концу обучения они были готовыми специалистами. Разработки его института гремят на весь мир: милдронат, противоопухолевые леакадин и белиностат. О последнем и пойдет речь в интервью. Уникальная история недальновидности власти. Препарат разработал именно наш Институт оргсинтеза, но продается он в США и принадлежит западными биотехнологическим гигантам. Препарат спасает пациентов в Америке и Европе, пока жители родины белиностата умирают от рака…

— Что такое белиностат?

— Лечение раковых заболеваний — задача очень сложная, и до сих пор в основном все пытаются убить раковую клетку, но это сделать чрезвычайно сложно. По сути, раковая клетка — это та же самая наша клетка, только вышедшая из–под контроля. Поэтому все применяемые лекарства такого типа токсичны или ядовиты и для нормальной клетки. Есть другой подход — не уничтожать раковую клетку, а попытаться помешать ей читать информацию, которая записана в той части ее генов, которая стимулирует ее деление и злокачественность. При этом попытаться стимулировать доступ к информации, которая тормозит ее деление. Мы избрали такой путь, потому что появилась необходимость в этом. Нас посетили ученые из Оксфорда (Англия) с текстом, что у них есть такая идея, но нет ни одного вещества, которое бы это делало. Спросили, нельзя ли нам подключиться и сделать такие молекулы. Они уже проверили 350 000 соединений на этот предмет — ничего, ни одного действующего начала не нашли. Тогда мы решили, что нам тоже интересно: почему бы и нет?

Мы заключили договор. Очень быстро сконструировали молекулу, которая действительно делала все то, что было необходимо. То есть закрывала информацию, которую хотели закрыть, и открывала доступ к информации, как тормозить рост опухолевой клетки. Это вещество, как оказалось, действительно тормозит рост опухолей, причем очень серьезно. Поэтому наши английские коллеги привлекли из частного сектора денег намного больше, чем было в начале, и мы приступили к разработке этого вещества как лекарства.

Под конец действительно нужно было разработать и метод промышленного производства этого соединения, всю аналитическую базу: как определить частоту, как определить, что с ним происходит в организме, во что оно превращается, как выводится, какие примеси бывают… Все эти работы велись здесь, в Институте оргсинтеза. После 10–летнего труда это соединение получило зеленый свет на клинические исследования. То есть можно было проверить эффективность на людях. Результаты оказались ошеломляющими. Американская администрация по регистрации лекарств (Food and drug administation) определила, что это вещество по своему действию лучшее в своем классе.

На американские и европейские деньги были проведены целый ряд исследований и первая индикация, по которой белиностат — так назвали это вещество для клинических исследований — был разрешен для лечения Т–периферической лимфомы. Это достаточно редкая злокачественная форма опухоли, и лекарства там не было. Естественно, люди умирали. Почему быстро разрешили белиностат для лечения этой формы рака? Потому что, как было выяснено, на стадии 4В (самой последней стадии, после которой следует смерть) 15% пациентов, получавших это лекарство, полностью выздоровели. А еще у 10% пациентов болезнь пошла на убыль, и они вступили в фазу выздоровления. Таких результатов при данном заболевании никто не видел, поэтому американцы ускоренным образом дали разрешение на применение препарата — люди погибают, а тут есть лекарство. Кроме того, еще на 11 других формах опухоли сейчас этот препарат проходит клинические исследования.

— Почему этого лекарства нет в Латвии?

— Естественно, если заказчик, который заказывает научно–исследовательскую работу — в данной ситуации разработку нового лекарства, — находится за границей, то и имущественные права на это изобретение переходят тому, кто платит за это деньги. Латвия ни сантима не вложила ни в этот, ни в другой проект по созданию новых лекарств, за исключением одного случая, когда она вложила определенное количество денег в разработку нового милдроната — это совсем другая молекула, не тот прежний милдронат, а следующее поколение. Кто платит, тот и заказывает музыку. С одной стороны, можно спросить: а почему же вы работаете на заграницу? Мы не работаем на заграницу, мы работаем на человечество, потому что с опухолью злокачественной ваше поколение, мы–то уже уходящее, каждый второй мужчина и каждая третья женщина обязательно заболеют раком. Если мы не будем стимулировать и поддерживать науку по созданию противоопухолевых препаратов, половина мужчин и каждая третья женщина умрут от этого заболевания. Хотим мы этого? Не хотим! И тут нет границы — это общечеловеческая задача.

Институт оргсинтеза работает так, чтобы быть лучшими в этой области или быть одними из лидеров в мире. Наши прежние достижения в этой области были оценены международным аудитом комиссии при Совете министров северных стран — мы являемся лидером в своей сфере в мире. Разумеется, для того чтобы быть лидером, мы должны иметь очень много денег. Латвийская фармацевтическая промышленность еще только на уровне среднего бизнеса. И, естественно, у них нет столько денег, чтобы полностью покрыть расходы, которые мы несем. Никому не нужны лекарства не мирового класса. Значит, мы должны работать по мировым стандартам, конкурировать на мировом рынке, и я хочу отметить, что при этом Институт оргсинтеза выполняет 100% заказов Латвии. Но чтобы быть конкурентоспособными на мировом уровне, мы работаем и на мировых лидеров, которые за это платят. Из первой пятерки мировых фармацевтических фирм трое — наши клиенты по созданию лекарств. То есть наш уровень признается без оговорок. Мы действительно можем создавать новые лекарства, и мы это делаем.

— Значит, белиностат будет импортным продуктом для нас?

Белиностат сейчас производится в США. Скорее всего, там и будет производиться. Оттуда будет импортироваться в Латвию. Причина тому, во–первых, — Латвия не вложила денег. И второе. В Латвии, к сожалению, нет уже инфраструктуры, которая нужна для инновации в фармации. То есть это не та инфраструктура, которую имеем мы. Здесь исследовательская инфраструктура, но есть еще инфраструктура, которая нужна для переноса технологии от разработчика к производителю. Этой инфраструктуры в Латвии уже не существует, ее прихватизировали и ликвидировали. За что мы боремся? За право восстановить полный цикл исследований в Латвии. Тогда мы сможем здесь разрабатывать, здесь производить и отсюда экспортировать.

Вам маленький пример. Ирландия — маленькое государство. Там в области биомедицины и биофармации работают в общей сложности 25 000 человек на разработке и 25 000 им помогают. Итого 50 000. Экспорт биомедицинской продукции из Ирландии составляет 55 миллиардов евро в год. Вот это наша цель! Латвия — маленькое государство, мы должны создавать продукты малоемкие по сырью, а по стоимости баснословные. Это и есть лекарства.

— А что мешает?

— Мешает наша политика, которая все время стремится отделить науку от инновации. Инновацией якобы должны заниматься в частном секторе, а наукой в публичном. А на самом–то деле инновацией в частном секторе мы не можем заниматься просто потому, что мы малая экономика, и это означает, что у нас практически нет крупных фирм, которые могли бы содержать научно–исследовательские центры. Таких нет вообще в Латвии. Следовательно, совершенно нет никаких оснований надеяться, что там что–то зародится. Глупо и тупо перенимать модели больших экономик, чем власть сейчас занимается. Это могут недальновидные и необразованные люди. И пока я не вижу проблесков. Теория, согласно которой инновациями должны заниматься те, кто подчинен Министерству экономики, а наукой те, кто подчинен Министерству образования и науки, усердно лоббируется и продвигается. На самом деле должно быть перекрещивание тех необходимых ресурсов, консолидация с большим уклоном на публичный сектор, где ученые и существуют. В коммерческом секторе их практически нет.

Также мешает разделение академической науки от исследовательской. Это искусственно поддерживается, чтобы оградить тех, кто занимается разработкой чего–то полезного, от тех, кто занимается обучением студентов. Получается, что студент учится чему–то абстрактному, без привязки к практическим задачам, конкретным процессам, которые нужны экономике страны или мира. Мы учим только теоретически и в конце концов получаем специалиста, который не приспособлен к практической работе. Он не видел ни завод, ни исследовательскую лабораторию. Ничего он не видел! Он видел только аудиторию и учебную лабораторию. Если он свою докторскую диссертацию разрабатывал для каких–то теоретических нужд, то он и не приспособлен в принципе переспециализироваться. Ему тогда еще нужно время на осознание того, что все, что он делал, государству по большому счету не нужно.

Я бы хотел задать вопрос нашим политикам: как же так? Если мы говорим о консолидации ресурсов, то по крайней мере на уровне разработки докторских диссертаций должна быть единая платформа докторантуры, где институты, имеющие базу и задачи практического назначения, опытных специалистов по разработке технологий, продуктов и так далее, обучали бы молодых докторов, давали бы им доступ сюда, к научно–исследовательской работе, к этому оборудованию. И тем временем вели бы теоретические курсы в университете. Чтобы это была единая платформа.

Но мы пока только об этом говорим, а деньги направляем на помощь вузам, чтобы они создавали параллельно имеющейся у нас инфраструктуре такую же у себя. Железо можно купить быстро, но кто будет работать на этом железе, а это на самом деле сложнейшее оборудование, которое стареет с такой же скоростью, как компьютер. То, что было топом из топов в прошлом году, в нынешнем становится средним, а в следующем году — уже устаревшим оборудованием. Его закупить впрок нельзя. Мы покупаем оборудование и используем его 24 часа в сутки. Когда оно устаревает или ломается, мы покупаем новое. Но не на государственные деньги. Если мы привлекаем европейские фонды, то оплачивать нам приходится 50% стоимости. Если бы мы занимались, как университеты, теорией, то оплачивать могли бы только 15%. Нам не дали такую возможность. Нам, маленькой экономике,  разработка технологий и новых продуктов куда важнее теории. А нас оценивают по публикациям — сколько теоретических статей мы напишем. Ну мы и пишем! Никуда не денешься…

— Специалистам вашего вуза не дают же и преподавать…

Ну да, этот закон недалекий, по которому получается, что ученому с мировым уровнем, для того чтобы преподавать в латвийском вузе, нужно начинать со степени лектора, то есть с самой низшей. Потом он может стать доцирующим, потом ассоциированным профессором, а потом, через несколько лет, профессором, хотя он уже имеет и звание профессора, и академика, и является мировой звездой. Это глупо — не использовать потенциал ученых, которые реально работают. Это унизительно! Кто пойдет, зная, что те, кто там преподает как лекторы, могут оказаться бакалаврами, магистрами? А тут хабилитированные доктора!

— То есть получается, что закон не дал возможность опытным специалистам преподавать, чтобы академических преподавателей не скинули с их мест?

— Я не хочу сказать, что в университетах нет высокого ранга ученых. Там они есть, но направление их научных исследований по большей части фундаментальные. Это не то, что нужно государству и ее экономике.

— И весь этот комплекс нюансов можно считать причиной того, что белиностат в Латвии будет импортным лекарством, хотя разработка проводилась здесь?

— Не вся разработка, но ключевая. Была бы правильная молекула, а остальное можно сделать под заказ. И мы этим гордимся. Это уже 18–я молекула, которая стала лекарством, будут и другие. Мы действительно можем помочь государству. Деньги были бы и на науку, и на здравоохранение, и на все прочее, если бы мы экспортировали продукты в многомиллиардном объеме, работали в многомиллиардном бизнесе. Лекарства, которые нужны миру, как правило, продаются начиная с одного миллиарда оборота в год. Это наукоемко, это не загрязнение окружающей среды отходами, это просто–напросто воплощенные в бриллианты знания.

Денис ДЕНИСОВ

 

Avots: http://vesti.lv/news/lishnyaya-molekula

Lasīts 1620 reizes
Mihails Gorskis

Projekta vadītājs un zinātniskais redaktors

Mājas lapa: www.kimijas-sk.lv E-pasts Šī e-pasta adrese ir aizsargāta no mēstuļu robotiem. Pārlūkprogrammai ir jābūt ieslēgtam JavaScript atbalstam, lai varētu to apskatīt.
Pieslēdzieties, lai rakstītu komentārus
Aktīvā pozīcija: Sākumlapa Ķīmijas jaunumi Лишняя молекула